Тот, кто хочет творить христианскую культуру, должен принять христианство, ввести его дыхание в самую глубину своей души и обратиться к миру из этой новой цельности и свободы. Выражаясь философским языком, можно сказать, что он призван осуществить в самом себе - религиозный "акт" христианства и из него начать творческую работу над преображением мира в новом духе. Естественно, что он должен принять для этого и самый мир, созданный Богом и дарованный Им.

Мы знаем, что в истории христианской церкви имеется древняя "мироотречная" традиция[9]; и тот, кто следует этой традиции, имеет, по-видимому, основание не вмешиваться в судьбы земли и земного человечества. Он как будто имеет основание предоставить космическому и историческому процессу идти своим ходом и влечь людей туда, куда они влекутся, - хотя бы к погибели; к разрушению и растлению, во власть "змия", "обольщающего народы" (Апок.20,3,7); но это основание он имеет только тогда, если он принимает и "обязанности", вытекающие из мироотречения, т.е. если он действительно угашает в себе самом земной человеческий состав и доживет свой удел, как бы не присутствуя на земле, томясь о скорой смерти, в виде почти безтелесного духа...

Действительно, в христианстве имелась эта древняя традиция, отвергающая мир. Эта традиция была порождена эсхатологическими местами Нового Завета, особенно Евангелия и Апокалипсиса (не указывающими, впрочем, никаких определенных сроков грядущего конца); она окрепла затем под влиянием греческой философии (стоиков и неоплатоников); и затем дошла до крайних выводов (вроде самооскопления Оригена) под влиянием формального, внешнего законничества. присущего иудаизму. Однако, эта традиция никогда не выражала последнего и глубочайшего отношения христианства к Божьему, именно - к Божьему миру. Было бы чрезвычайно поучительно проследить через всю литературу христианской аскетики, как платоническое и стоическое (и чуть ли не буддийское) отвращение от мира и осуждение его - уживается в ней (не примиряясь!) с христианским учением о благодатной устроенности мира, и его божественной ведомости (Провидение) и о вездеприсутствии Божием (приближение к пантеизму!). Здесь перед нами два различных иногда кажется даже противоположных миросозерцания: они как бы стоят рядом, не вытесняя друг друга, а подсказывая человеку два различные жизненные пути: мироотвержение и мироприятие.

Первый путь был последовательно продуман и прочувствован до конца в первые же века. Согласно этому воззрению, Царствие Божие не только не от мира сего, но и не для мира сего. Мир внешний и вещественный есть лишь временный и томительный плен для христианской души; ей нечего делать с этим миром, в котором она не имеет ни призвания, ни творческих задач. Мир и Бог противоположны. Законы мира и законы духа непримиримы. Двум господам служить нельзя, а господин мира есть диавол. "Этот" век и "грядущий" век - два врага. И смысл христианства состоит в бегстве от мира и из мира, т.е. в неуклонном угашении своего земного человеческого естества. Надо возненавидеть все мирское и отдалить его от себя, иначе оно само отдалит нас от Бога. Все мирские блага, "все сотворенное" надо почитать чужим и не желать этих вещей. Христианин не должен вступать в брак, не смеет приобретать собственность, не должен служить государству. Мало того: ему подобает молиться - "да прейдет мир сей" и да сократятся его дни. Сам же он должен обречь свою плоть увяданию или медленному "умерщвлению" под страхом "лишиться последнего благословения". Ему подобает стыдиться того, что у него есть тело и телесные потребности. Он должен приучиться видеть врага в своей плоти и гнушаться ею: здоровое тело должно быть ему нежелательно: оно должно стать на земле, как изваяние или "истукан", и сам он должен жить так, как если бы его совсем "не было в мире сем"[10].

Таковы последовательные выводы из мироотречности.

Что остается делать в мире такому христианину? Какую он может творить культуру? За что ему бороться "в этом мире", что отстаивать? Если Христос пришел в мир, учил и страдал для того, чтобы увести своих учеников из мира и научить их отвращению ко всякому мирскому естеству, то самая идея "христианской культуры" на земле есть идея ложная и несостоятельная. У такого христианина нет родины на земле, ибо она у него в небесах. Какая может быть у такого отшельника забота о правосознании, о правопорядке, о суде и справедливости? Какая печаль столпнику от того, что гибнет хозяйство, что извращается наука, что горят музеи? Он призван вместе с Афинагором и Тертуллиапом "презирать мир и помышлять о смерти"... И если христианство отвергает "мир", материю, природу, тело, хозяйство, собственность, государство, науку, искусство и с ними все земные дела, - то оно не может ни вести человека в этом мире, ни учить и вдохновлять человека в этом мире: оно может только уводить его из этого мира. Благословить его на земную жизнь и вдохновить его к этой жизни оно не в состоянии. Тогда оказывается, что земная жизнь дана человеку не для того, чтобы он в ней жил и творил, славя Бога своею жизнью и своим творчеством (идея христианской культуры!), а для того, чтобы он не принимал ее и учился медленному самоумерщвлению: истинный христианин не имеет на земле творческого призвания и творческой цели.

И когда окидываешь взором историю культурного человечества за последние века и видишь этот процесс отхода масс от церкви и христианства, то иногда невольно спрашиваешь себя, не объясняется ли этот процесс, помимо массового духовного кризиса, еще и тем, что христианство доселе не побороло в себе этого мироотречнаго уклона, который учит покаянно уходить от мира и из мира, но не учит ответственно входить в мир и радостно творить в нем во славу Божию?

Если же обратиться к Первоисточникам Нового Завета и внимательно исследовать их, то придется прийти к выводу, что понятие "мира" употребляется ими в нескольких различных значениях и что самая проблема "отвержения" и "приятия" "мира" должна разрешаться в связи с этим различно. Так иногда под "миром" разумеется все мироздание в целом, как оно сотворено самим Богом[11]; иногда же "миром" именуется вся совокупность народов, которым должно быть проповедано Евангелие[12]. Вряд ли можно допустить, чтобы Христос учил нас отвергать творение Божие или же всю совокупность народов, чающих благовестие и имеющих получить его... Одно это сопоставление различных мест Писания должно научить нас чрезвычайной осторожности в разрешении этой проблемы. Какой же мир и в каком смысле "отвергается" или "принимается" Новым Заветом?

В Евангелии и в Посланиях "мир" отвергается лишь постольку, поскольку он сам отпал от Бога, и вот, - противостоит Ему, как самостоятельный, чуждый Ему и далекий; это есть мир, утверждающий себя "без" Бога и "против" Бога, в качестве самостоятельной ценности и реальности; - мир, искушающий и прельщающий человека, пробуждающий "своими сквернами" его похоть (ср. Мк.4,9.; 2Петра.2,20.; Тим.4,10 и др.) и ведущий его к диаволу. Именно поэтому и постольку "мир" "лежит во зле" (3Иоан.5,19) и подчинен "князю мира сего" (Иоан.12,31;14,30;16,11); именно постольку "дружба с миром есть вражда против Бога" и "кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу" (Иак.4,4).

Христианин не может и не должен любить такой мир: "Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего. И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает во век" (3Иоан.2.15,17). Такой "мир" не может познать Бога (Иоан.1,10;17,25); он ненавидит Христа и его учеников (Иоан.7,7;8,23;15,18;17,14); он приемлет и признает "своих" (Иоан.15,19). Но Христос "победил" этот мир (Иоан.16,33); "и всякий, рожденный от Бога, побеждает мир, и сия есть победа, победившая мир, вера наша" (3Иоан.5,4). То, что в "этом мире" считается "немудрым, немощным, "незнатным", "уничиженным" - может оказаться пред лицом Божиим достойным и "избранным" (3Кор.1,27,29). В "этом мире" - свои, дурные радости и своя, неспасительная печаль (2Кор.7,10). "Образ" его преходящ (1Кор.7,31); и "сообразоваться с ним" верующие не должны (Римл.12,2), ибо в нем живут "соблазны" (Мф.18,7), которым и предаются "люди мира сего" (Лк.12,30): они и будут судимы и осуждены вместе с ним (1Кор.11,32).

Но напрасно было бы толковать это мироотвержение как хулу на созданную Богом вселенную или как коренное опорочение человеческого естества и его грядущей судьбы.

Вселенная создана Богом - и небо, и земля, и море и "все, что в них"; и Бог есть "Господь неба и земли" (Мф.11,25; Лк.10,21). "Им создано все, что на небесах, и что на земле, видимое и невидимое. И Он есть прежде всего, и все Им стоит" (Кол.1,16-17; срв. Еф.3,15; срв. Деян.4,24;14,15;17,24). Так, что "сила Его и Божество" "от создания мира" "видимы""через рассматривание творений" (Римл.1,20). Поэтому объективный состав Бого-созданного мира отнюдь не подлежит хуле и отвержению.

Но это относится и к человеку. Человечество не отвергнуто Богом, а потому не может отвергаться и нами. Напротив, Бог спасает и просвещает человека. "Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную" (Иоан.3,16), "чтобы мир спасен был чрез Него" (Иоан.3,17). Христос есть "Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира" (Иоан.1,29); "Он есть умилостивление за грехи"... "всего мира (1Иоан.2,2) и в Нем Бог "примирил с Собою мир" (2Кор.5,19. Кол.1,20). Именно поэтому Христос говорит о Себе: "Я свет миру" (Иоан.8,12; ср. Иоан.3,19 и сл.); а об Апостолах: "Вы свет мира" (Мф.5,14); и указует, что Евангелие "должно быть проповедано" "во всех народах" (Мк.13,10), и "по всей вселенной" (Мф.24,14)...

Все это означает, что "мир" отвергается, поскольку он не в Боге или против Бога, не во Христе, или против Христа; поскольку он есть источник или орудие безбожной похоти; и что мир приемлется, как созданный Богом и получивший от Бога свой смысл и свое предназначение. Смысл же этот выражается словами: "Я победил мир" (Иоан.16,33); и потому: "дана Мне всякая власть на небе и на земле" (Мф.28,18); и еще: "все предано Мне Отцом Моим" (Мф.11,27). А предназначение мира таково, чтобы состоялось "устроение полноты времен" и чтобы "все небесное и земное соединить под главою Христом" (Еф.1,10). В этом и выражается идея и задание христианской культуры.

Вот почему вся живая и глубокая традиция христианства не остановилась на отвержении богосотворенного мира и истолковала учение Христа в ином смысле. Она отвела аскезе значение драгоценного средства, очищающего душу и освобождающего ее; она выработала целую систему душевного очищения (монашество). Согласно этому, аскеза есть путь, ведущий к постижению Бога "в небе" и "на земле", "мироотвержение" же не является основною и последнею задачей христианина. Напротив, христианство приняло мир, благословило человека в мире и стало учить его не только христианскому умиранию, но и христианской жизни, и творческому труду.

Как же не принять мир, когда он создан Богом, "возлюблен" Им, спасен, просвещен, искуплен и отдан во власть Христу, Сыну Божию? Когда "не нуждающийся ни в каких благах Бог для человека устроил небо, землю и стихии, доставляя ему через них всякое наслаждение благами" (Антоний Великий); когда в мире "нет ни одного места, которого не касалось бы Промышление" Божие, "где бы не было Бога", так, что желающий "зреть Его" должен только смотреть "на благоустройство всего и Промышление о всем" (Антоний Великий)? И вся "эта сотворенная природа" есть ни что иное, как великая "книга", в которой человек, "когда хочет", может читать "словеса Божии" (Евагрий Монах)? И когда христианину дано великое задание не только проповедать Христа во всей вселенной, но и внести Дух Его во все "земное"?

По истине Христос принял мир и воплотился не для того, чтобы научить нас отвергать мир, понося и презирая создание Божие; но для того, чтобы дать нам возможность и указать нам путь верного, христианского мироприятия; чтобы научить нас верно принимать и творчески нести бремя вещественности (плоти)[13] и бремя человечески-душевного разъединения (индивидуальности); чтобы научить нас жить на земле в лучах Царствия Божия. Мы не выше Христа, а Христос принял земную жизнь и вернул ее в благодатном сиянии. И тот, кто принимает мир, тот включает в свой жизненный путь творческое делание в этом мире, т.е. совершенствование в духе - и себя самого, и ближних, и вещей; а в этом и состоит по существу христианская культура.

Человеку "от природы", следовательно от Бога, дан некий способ земного бытия: трехмерная живая телесность; душа с ее разнообразными функциями и силами, индивидуальная форма жизни и инстинкта; сила любви и размножения; голод и болезни, сопричисленность к вещам и животным на положении их разумного и благого господина; раздельность и множественность людей; необходимость творческого труда и хозяйственного предвидения; климат, раса, язык и т.д. Из этого, данного нам способа земной жизни вытекает множество неизбежных для нас жизненных положений, заданий и обязанностей, которые мы и должны принять, осветить и освятить лучом Христианского Откровения, и изжить практически, в трудах, опасностях и страданиях, приближаясь к Божественному и одолевая противобожественное. Своим воплощением Христос не отверг этот способ бытия, а принял его и победил его. И нам надлежит идти Его путем и творить Его дело, как волю Отца, - но не "по ветхой букве" (Римл.7,6), а "от сердца" (Римл.6,17), и "не под законом" (Римл.6,15), а в свободе и "в обновлении духа" (Римл.7,6).

Это значит, что нам надлежит приять - и полевые лилии, и птиц небесных, и пастушество, и плотничество, и осла; и золото с ладаном и смирною; и хлеб, и рыбу, и вино, и радость брака; и подать, церковную и государственную; и власть Пилата, данную ему свыше; и вервие для торгующих в храме; и трепет вещего и грозного слова; и пение ангельское, несущее смертным весть о Боге. Нам надлежит принять все это, как дар и как задание; как христианское средство, ведущее к христианской цели; как жизненное творчество, имеющее создать христианскую культуру. И принять все это мы должны "как свободные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божии (1Петр.2,16).

В первые века нередко думали, что надо принять Христа и отвергнуть мир. "Цивилизованное" человечество наших дней - принимает мир и отвергает Христа. А в средние века Запад выдвинул еще иной соблазн: сохранить имя Христа и приспособить искаженный иудаизмом дух Его учения к лукаво-изворотливому и властолюбивому приятию не преображаемого мира.

Верный же исход в том, чтобы приять мир вследствие приятия Христа и на этом построить христианскую культуру...; чтобы, исходя из духа Христова - благословить, осмыслить и творчески преобразить мир; не осудить его внешнеестественный строй и закон, и не обезсилить его душевную мощь, но одолеть все это, преобразить и прекрасно оформить любовию, волею и мыслью, трудом, творчеством и вдохновением.

Это и есть идея православного христианства.

Основное искание Православия в этой сфере - освятить каждый миг земного труда и страдания: от крещения и молитвы роженице до отходной молитвы, отпевания и сорокоуста; и в молитве перед началом учения; и в призыве: "даждь, дождь земле алчущей, Спасе!"; и в освящении пшеницы, вина и елея; и особенно во всех таинствах; и в чине священного коронования, и в присяге государю; и в чине освящения знамен, благословения воинских оружий или судна ратного "на супротивные" отпускаемого... Православие было искони мироприемлюще: и в отшельнике, примиряющем князей, и в епископе, наставляющем или укоряющем своего государя; и в хозяйствующем монастыре; и в монастырском осадном сидении; и в православных Патриархах, и в православных старцах, и в исповедничестве православного духовенства, ныне замучиваемого в России от коммунистов; и в этой дивной молитве сеятеля: "Боже! устрой и умножь, и возрасти на долю всякого человека, трудящегося и голодного, мимоидущего и посягающего"...; и в нашем искусстве - от Дионисия до Нестерова, от сладкогласия киевских распевов до "Жизни за Царя" Глинки, от древнего малого храма в крепости Иван-Город до Храма Христа Спасителя в Москве. И когда митрополит Филарет вступает в поэтическую переписку с Пушкиным; и когда поколение за поколением читало на старейшем русском Университете в Москве как призыв и обетование: "Свет Христов просвещает всех"; и когда православный старец посылает своего послушника Борисова на Новую Землю писать "чудеса природы Божией" и его светские полярные ландшафты потрясают сердца европейцев своею значительностью и величием; и когда мы отдаем себе отчет в том, что дали русскому просвещению и русской интеллигенции Троицкая Лавра и Оптина Пустынь, - то православное мироприятие предстает перед нами во всей своей верности и глубине.

Русское Православие не мыслит мира внехристианским или "светским". Напротив, - христианское просвещение и просветление мира является его прямым заданием. Ему "есть дело до всего, чем живут или не живут люди на земле" и притом потому, что оно имеет в этом мире великую и священную миссию.

Царство Христово "не от мира сего" (Иоан.18,36), но о нем возвещено миру и человечеству; и поэтому его идея высказана для мира сего, как призвание и обетование. Неверно думать, что Царство Божие подобно земным царствам. Также неверно думать, будто оно существует для мира сего. Но "мир сей" существует, как величайшее поле (ср. Мф.13,38) для посева и возрастания Царства Божия. Евангельское благовестие состоит не в том, что земля и небо противоположны и несоединимы, ибо земля обречена греху и люди суть дети греха; но в том, что небо уже сошло на землю в лице Богочеловека, что "приблизилось Царство Небесное" (Мф.4,17; ср. Мф.12,28; Мк.1,15; Лк.4,43;10,9;10,11;11,20;21,31 и др.), что возможность и реальность негреховного мироприятия и миропреображения даны и удостоверены. Евангелие несет миру не проклятие, а обетование; а человеку - не умирание, а спасение и радость. Оно учит не бегству из мира, а христианизации его. Поэтому христианское мироотвержение - есть или условно временная, душеочистительная установка монаха, "отвергающего", чтобы "приобрести вновь", закрывающего глаза, чтобы прозреть, ищущего уединения и сосредоточения, для того, чтобы по новому воспринять Бога, человека и мир; тогда христианин "отвергает" не Божий мир, как объективный предмет, а свои страсти и страстные содержания своего опыта, и, очистившись и прозрев, убеждается, что "нет ничего в себе самом нечистого", ибо "только почитающему что-либо нечистым, тому нечисто" (Римл.14,14-20)... Или же мироотвержение есть слепота, помрачение духа, посягание на хулу и тяга к ереси; это есть путь от духовного скопчества к телесному.

И вот - наука, искусство, государство и хозяйство суть как бы те духовные руки, которыми человечество берет мир. И задача христианства не в том, чтобы изуверски отсечь эти руки, а в том, чтобы пронизать их труд изнутри живым духом, воспринятым от Христа. Христианство имеет в мире свое великое волевое задание, которого многие не постигают. Это задание может быть обозначено, как создание христианской культуры.

Ныне же, когда вредоносное явление безбожной науки, когда страшная сила религиозно-безсмысленного государства, когда внутренняя обреченность безыдейного хозяйствования, когда растлевающая пошлость бездуховного искусства - наполняют Божью землю расплясавшимися харями, христиане не могут ни отвернуться от этого зрелища, провозглашая "нейтралитет, ни укрыться за словесное "мироотвержение" и "непротивление". Напротив, они должны найти в себе веру и волю для искреннего творческого христианского мироприятия и для борьбы за свое поле и за свой посев. Тогда начнется исцеление!

 6. КУЛЬТУРА И ЦЕРКОВЬ

Создание христианской культуры есть задача, поставленная перед человечеством две тысячи лет тому назад и им не разрешенная. Эта задача и не может быть разрешена одною эпохою, одним народом, одним поколением, раз навсегда, ибо каждая эпоха и каждый народ и каждое поколение должны стремиться к разрешению ее по-своему, - по-своему достигая и не достигая. Проникнуться духом Христова учения и излить этот дух в свою жизнь и в мир вещественный, - вот эта задача, раскрывающая всем и каждому великую внутреннюю свободу и великий творческий простор во внешнем мире. И понятно, что духовные облики людей, стремившихся и достигавших, остаются драгоценным и незабываемым достоянием в истории христианской культуры; и материальные облики вещей, созданных людьми из этого духа, должны цениться и беречься в назидание потомству так же, как и рожденные из этого духа законы, установления и способы совместной жизни. Все земное, затронутое или проникнутое Духом Христовым, входит в христианскую культуру и в ее историю, все светит из прошлого в будущее, все учит и ведет людей. Но и этого мало, ибо по слову Апостола "всякий делающий правду рожден от Него" (3Иоан.2,29) и "всякий любящий рожден от Бога и знает Бога" (3Иоан.4,7). Поэтому свет Христианства освещает нам не только жизнь христианских народов за две тысячи лет, но и жизнь нехристианских народов, как за время, истекшее после Рождества Христова, так и за время ему предшествующее. Именно поэтому все чистое, глубокое, благородное и художественное, что когда-нибудь появилось на земле или дошло до нас, испытывается нами, христианами, как близкое, родственное нам по духу, как подлинно великое и драгоценное, незримо навеянное силой веруемого нами Господа, еще не открывшегося человеческому сознанию, но таинственно вдохновлявшего человеческие сердца. Так мы созерцаем и ценим Конфуция, Лаотзе и Будду, Зороастра и Аменотепа IV, Гераклита, Сократа и Платона, Марка Аврелия и Сенеку, псалмы Давида, - египетское и греческое искусство, царствование Александра Македонского и императора Адриана, жертвенный патриотизм инки и японца. И всюду, где человек живет в творческой любви или отдает жизнь свою за других, или молится Богу "неизреченными воздыханиями", - мы чуем духом Дух нашего Учителя и видим вселенское братство во Христе.

Вследствие всего этого мы отнюдь не представляем себе дела так, будто ближайшие поколения людей могут и должны "создать христианскую культуру"... Не создать, а вновь вступить на путь этого созидания, вернуться к нему и возобновить этот прервавшийся процесс. Иными словами: возродить в себе христианский дух и акт, и провести его в жизненнотворческое движение. Мы не думаем также, что современная секуляризованная и нехристианская культура подлежит целиком осуждению или отвержению, - ни наука, ни искусство, ни право, ни национальное движение, ни хозяйство, но они подлежат творческому пересмотру и обновлению в духе христианском. Это отнюдь не значит, что наука должна будет включить христианские догматы в состав своих "рабочих гипотез" и "теорий", что искусство будет сводиться к уставной иконописи и храмовой архитектуре, что каноническое право станет образцом для всякого законодателя; что национализм исчезнет под давлением "вселенскости", а хозяйство вернется к первобытности евангельских времен. Представлять себе дело так, значит поистине впадать в буквоедческую прямолинейность и разрушительное изуверство, и главное, - забывать основную аксиому христианства, которая гласит, что всякое совершенствование начинается с сердца и совершается в свободе. Именно так мы представляем себе творчество христианской культуры: сердца людей, потрясенные уже пережитыми и еще предстоящими бедствиями, вызванными духом безбожия и противохристианства, начнут свободно возвращаться к созерцанию Христа и к внесению даров Его Духа в жизнь и в культуру. Нам не дано предвидеть, когда это начнется, и как это будет протекать - мы можем только показать желательность и возможность этого нелегкого и длительного процесса.

Мы должны установить, что процесс этот должен быть не внешне-принудительным, но именно внутренним, идущим от сердца, и свободным, совершающимся в порядке добровольного творчества. Иначе он не будет соответствовать духу Христа и Евангелия и потому - просто не состоится. Он не может быть "предписан" ни церковью, ни государством: и если кто-нибудь попытается "предписывать" его в том или ином порядке, то из этого или ничего не выйдет, или начнет выходить обратное. Творить христианскую культуру возможно только в христианском духе и в христианском порядке; в порядке веры и сердца, свободы и творчества, совести и созерцания. Все это возможно только в порядке обращения сердец; а сердца будут обращаться к Богу, по-видимому, в процессе страданий и разочарований. Вот почему многие из нас склонны думать, что именно Россия, опередившая ныне в страдании и разочаровании все другие народы, сможет первою вступить на этот путь.

Итак, ни церковь, ни государство не могут и не должны предписывать созидания христианской культуры: она должна твориться свободно. Они могут только содействовать этому творчеству. Это свободное творчество может и должно начаться в пределах самой церкви и затем передаться и в государственное строительство, и во все сферы секулярной культуры. От этого в самой церкви возродится истинное величие, сила водительная и пророческая, и она явится творческой хранительницей христианского духа, его живым и авторитетным, но не властным, не принудительным источником: источником христианской свободы, свободного созерцания и свободного творчества[14]. Христиане призваны творить христианскую культуру не через церковь, ибо нельзя вовлекать церковь в качестве орудия во все хозяйственные трудности, во все политические распри, во все войны, ученые споры и художественные блуждания; нельзя превращать церковь в некий властвующий союз, отвечающий за все земные неудачи и бедствия: церковь имеет иное, высшее и лучшее призвание. Точно также мы должны творить христианскую культуру не в церкви: ибо это означало бы увести церковь от ее прямого назначения - блюсти веру, таинства, чиноначалие и Дух Христов, - и расширить ее объем и ее обязанности до поглощения всей жизни. Церковь ведет веру. Вера объемлет душу. Душа творит культуру. Но церковь не объемлет всю жизнь человека и не "регулирует" всю культуру человечества: ни в науке, ни в искусстве, ни в политике, ни в хозяйстве. Все это творится людьми, укрепляющими и очищающими в церкви свой христианский дух, но не действующими по церковному указанию или принуждению. Времена Савонароллы и Кальвина прошли и не возвратятся. Помышлять о земной "теократии" могут только церковные честолюбцы, лишенные трезвения и смирения...

Вот почему так важно ограничить духовную и культурно-творческую компетенцию церкви. Церковь не есть ни политическая партия, ни государство. Она вообще не партия, т.е. в буквальном смысле слова - не часть. Она призвана не к делению и разделенности, а к мировому единству и всецелости ("кафоличности"). Тем более она не есть политическая партия.

Так - церковь есть религиозный союз. Политическая партия не есть религиозный союз. Церковь имеет догматы, таинства и каноны. Политическая партия не может и не смеет их иметь. Церковь исходит из веры и ею строит дух человека. Политическая партия исходит из соображений государственной целесообразности и хозяйственной пользы и ими направляет внешнее поведение человека. Церковь по установлению своему благодатна: она есть орудие Царства Божия. Политическая партия устанавливается человеческим произволением и есть порождение земной государственности. Церковь ищет перерождения души и духа. Политическая партия ищет легального захвата государственной власти. Церковь не борется силою и понуждением. Политическая партия добивается именно права бороться понуждением и силою.

Итак, по самому существу своему и по всему существу своему церковь не может и не должна становиться политической партией и выступать с какой-нибудь партийной программой культурного творчества. Церковь, сливающая или смешивающая себя с какой бы то ни было политической партией, унижает и извращает свою природу, связывая себя с одною партией и ограничивая для других партий доступ к себе, церковь прикровенно становится партийной организацией. Принадлежность к политической партии сама по себе не может быть тем смертным грехом, за который полагается церковное отлучение. Связанность церкви с одною партией делает ее партийной церковью; такая церковь низводит свое представление о Царстве Божием до уровня политической программы и изменяет своей кафоличности; в то же время она придает данной политической партии значение благодатной исключительности и тем сеет величайший соблазн в душах.

Подобно этому, Церковь не призвана к светской власти, к ее захвату или подчинению. Церковь и государство взаимно инородны - по установлению, по духу, по достоинству, по цели и по способу действия. Государство, пытающееся присвоить себе силу и достоинство церкви, творит кощунство, грех и пошлость. Церковь, пытающаяся присвоить себе власть и меч государства, утрачивает свое достоинство и изменяет своему назначению.

Государство не может действовать благодатно: установлять догматы, совершать таинства, растить Царство Божие. Церковь не должна брать меча - ни для насаждения веры, ни для казни еретика или злодея, ни для войны. Безспорно, государство выше политической партии так, как родина в целом выше своих частей; но и партия, и государство остаются учреждениями человеческого порядка и земного ранга.

В этом смысле Церковь "аполитична": задача политики не есть ее задача, средства политики не суть ее средства; ранг политики не есть ее ранг.

Но означает ли это, что Церковь не должна стоять в живом и творческом отношении ко всей культуре народа, к бытию Родины и нации и к государственному строительству? Отнюдь нет. И русская Православная Церковь в истории всегда поддерживала и впредь будет поддерживать это отношение к культуре и государственности.

Церкви есть дело до всего, чем живут или не живут люди на земле. Ибо живая религия есть не "одна сторона жизни", а сама жизнь и вся жизнь. Все, чем живут или не живут люди - или уводит их от Царства Божия, или ведет их к нему; и церковь может и должна иметь свое суждение обо всем этом, открытое, авторитетное, ободряющее или осуждающее. Но это суждение должно иметь своим мерилом именно закон Божий и Царство Божие, это суждение никогда не должно проводиться в жизнь на путях светской государственности, не должно навязывать верующим программу культурного творчества. Церковь вправе благословить и не благословить, она вправе анафематствовать. И в суждениях своих она должна блюсти полную религиозную свободу и независимость, не угождая людям и не приспособляясь, а если надо, то приемля и гонения (Иоанн Златоуст, Филипп Митрополит).

Члены церковного союза подчинены государственным законам в своем внешнем поведении; но совесть их не подчинена никаким государственным велениям. И, произнося свои суждения и осуждения, Церковь отнюдь не вмешивается в политику и не стесняет культурного творчества людей, но пребывает в пределах созидаемого и блюдомого ею Царства Божия. Церковь призвана, церковь обязана указывать людям и царю, и чиновникам, и парламентариям, и гражданам, и ученым, и поэтам, и живописцам, и промышленникам, - то в личной беседе, то в проповеди, то во всенародном воззвании, - где именно их дела, их установления или страсти вредят делу Царства Божия. В этом ее учительная власть, от которой ее ничто и никак освободить не может. И вторжением в политику это стало бы только тогда, если бы Церковь подменила свое религиозное мерило земным, или обратилась бы к земным политическим средствам; а свободу культурного творчества это нарушило бы только тогда, если бы Церковь попыталась предписывать людям творческие способы их жизни...

При таком понимании дела Церковь, верная своему призванию, не может относиться безразлично к тому, что именно делает государственная власть и какую именно культуру творит народ. Промолчит ли она, если в народе возникнут кровавые и жестокие игрища? или если распространятся формы публичного разврата? или если университеты станут школою воинствующего безбожия? или если растленное искусство станет орудием всеобщего соблазна, или если "черная месса" войдет в погибельную моду? Промолчит ли она, если правительство узаконит многомужество и многоженство? или разрешит торговлю гашишем? или отменит преподавание Закона Божия? или установит избирательную систему, при которой право голоса будет принадлежать только удостоверенным святотатцам? или введет декретом новую обязательную религию, - магометанство или язычество? или начнет поддерживать ростовщичество и эксплуатацию трудящихся по системе концентрационных лагерей? И если церковь на все это не промолчит, то будет ли это "вторжением в политику", в "царство кесаря", или же стеснением культурной "свободы"? Нет, не будет: ибо Церковь судья во всем, на что падают лучи Царства Божия, не исключая и самых вопросов государственного устройства, включая и всё жизненно-культурное творчество народа.

Народ творит. Государство правит. Церковь учит. Во внешнем - государство властвует над народом; в земном - государство повелевает и Церкви. Но во внутреннем и благодатном - Церковь учит и народ и правителей; она учит правителей, не покушаясь на учреждающую и упорядочивающую власть государства; она учит народ, не покушаясь на свободу его творчества. Народ есть источник жизненной силы и созидания; Церковь есть источник благодатной мудрости; государство есть источник внешнего порядка и мира. Государство есть оборона и опора независимой Церкви; а Церковь есть духовник и ангел-хранитель христианского государства.

Но земная культура творится не государством и не церковью, а народом: многим множеством свободно дышащих, и созерцающих индивидуальностей. И потому ни государство, ни Церковь не должны помышлять о том, чтобы подавить, вытеснить или заменить это творческое дыхание людей, создающих христианскую культуру. А Церковь должна оставаться творческой хранительницей, живым и авторитетным источником того христианского духа, из которого народ только и может создавать христианскую культуру на земле.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...

Примечания:

[9] При этом я имею в виду не великую очистительную традицию монашества, о назначении которого я выскажусь ниже, а буддийскую струю, отвергающую не только грешность личной души и ее жизненных содержаний, но и самый предмет, именуемый миром, и доживает свой удел, как бы не присутствуя на земле, томясь о скорой смерти, в виде почти бестелесного духа...

[10] Эти идеи, изложенные здесь в выражениях первоисточников, мы находим в древних памятниках христианской литературы: "Дидахэ", Второе послание Климента к Коринфянам, "Пастырь Ерма", а также у Монтанистов, у Татиана, Оригена и других. Отголоски этого отвержения мира и тела мы находим и позднее в III-IV веках, напр., у Антония Великого (ср., напр., Добротолюбие том III. стр. 43,80,83,109,119); см. там же у Аввы Исайи (стр. 427). Ср. у проф. И.В. Попова "Конспект лекций по Патрологии".

[11] Напр., Римл. 120; Ефес. 1.4; Евр. 4.3; Евр. 9.26; 1 Петра 1.20 и др.

[12] Напр., Мтф. 26. 13., срв. 24 14: Мрк. 14. 9., срв. 13. 10; особ Мрк. 16. 15: "идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари".

[13] По выражению Апостола Павла: "вещественных начал мира". Гал 4.

[14] Только совсем ограниченные и невежественные люди могут помышлять здесь о возвращении к средним векам.