Знаменательное забвение по случаю никак не отмеченного в России
100-летия со дня кончины Василия Осиповича Ключевского
25 мая с.г. исполнилось ровно 100
лет со дня кончины Василия Осиповича Ключевского. Нет смысла говорить о его
месте в отечественной историографии и общественной мысли. Это имя известно
всякому культурному россиянину. А сколько-нибудь серьёзное изучение истории
России без его трудов, а главное "Курса лекций", просто немыслимо.
Но стоит ли удивляться тому, что
указанный юбилей не привлёк к себе практически никакого внимания как на высшем
официальном (всё-таки речь идёт о крупнейшем историке отечества), так и на
профессиональном уровне? Ни одно СМИ не сообщило, чтобы где-то прошла научная
конференция или просто скромный вечер памяти Ключевского. Так, из сайта
Московской духовной академии следует, что не только претендующей на научность
конференции, кои столь часты теперь в её стенах, не было приурочено к юбилею
Ключевского (в январе, кстати, исполнилось 170 лет со дня его рождения), но
даже скромной панихиды в день своей кончины не был удостоен в академическом
храме её, безусловно, самый известный профессор. Аналогичная ситуация имела
место и в МГУ, где также никак не отметили юбилей одного из величайших его
питомцев и, опять же, многолетнего его профессора. Даже в профильной московской
Государственной исторической публичной библиотеке, где куда менее значимые
юбилеи отмечаются книжными выставками, 100-летие со дня кончины Ключевского
прошло совершенно не отмеченным.
Ну ладно. Указанным выше и прочим
официальным структурам нужна отмашка "сверху" для проведения
юбилейных мероприятий. Впрочем, весьма сомнительно, что какие-то инициативы с
мест на сей счёт на тот или иной "верх" - академический,
министерский, кремлёвский, или же патриархийный, поступали. Видать, наша
научная общественность хорошо чует современную российскую идеологическую
конъюнктуру, при всех различиях её оттенков, а Ключевский, что правда, здесь
действительно был бы не уместен.
Однако ни в коем случае нельзя
сказать, что Ключевский не востребован, а тем более забыт и прежде всего его
нынешними коллегами – историками России и Церкви Российской. Когда я в полдень
25 мая пришёл в некрополь московского Донского монастыря к знакомой cдетства и
дорогой мне могиле Василия Осиповича и его супруги Анисии Михайловны
(1837-1909), дабы молитвенно почтить их память и возложить цветы, то уже увидел
на ней немалый букет, не иначе, думаю, от кого-то из российских историков. В
Рунете же теперь доступны едва ли все сочинения Ключевского от знаменитого
"Курса" до собраний его афоризмов, кои выстраданы им как ценой
собственной жизни, так и глубоких учёных штудий. К двум из них я и обращусь в
своём месте, чтобы показать значение Ключевского – не просто историка, но
именно исторического мыслителя.
Вообще-то, Ключевскому и по
жизни, и по посмертной судьбе его учёного наследия, да и по памяти его
земляков-пензяков, можно сказать, повезло. Случилось так, что сыну бедного
сельского священника из российской глубинки, родившемуся (16/28 января 1841 г.) в мрачную эпоху
крепостничества и николаевской реакции, входить в самостоятельную жизнь
пришлось в период т.н. "великих реформ", что позволило в тогдашней
противоречивой атмосфере вчерашнему семинаристу, благодаря его таланту и
трудолюбию, не только успешно окончить Московский университет по
историко-филологическому отделению, но затем на много лет (1879-1906) занять в
нём профессорскую кафедру и дослужиться до чина тайного советника. При этом как
исследователю отечественной истории ему никогда не приходилось идти против
своей учёной совести. Даже когда ему поручалось начальством произнесение
официальных речей в МДА или же в университете, то отдавая должное потребному в
таких случаях торжественному стилю, он не грешил в них против исторической
истины. Таковыми были его известные речи в связи с 500-летием со дня
преставления преп. Сергия Радонежского (1892) и по случаю кончины Александра
III (1894).
Следует особо заметить, что
учёная карьера Ключевского, начало которой положило его кандидатское (дипломное
по-нынешнему) сочинение "Сказание иностранцев о Московском
государстве" (за него в 1866
г. он был удостоен золотой медали и оставлен при
университете профессорским стипендиатом) практически совпала с появлением
известной поэтической декларации Ф. И. Тютчева "Умом Россию не понять, /
Аршином общим не измерить: / У ней особенная стать - / В Россию можно только
верить". В любом случае, Ключевский посвятил свою жизнь учёного тому,
чтобы именно понять Россию умом в пределах её истории. Другое дело, что горький
исторический опыт нашей страны, который без всяких мифологем и идеологем
представлен в трудах историка, всё же оставил в нём искорку надежды на лучшее
будущее для неё. В связи с этим в последнем издании "Большой советской
энциклопедии" сказано буквально следующее: "Политические взгляды К.
развивались в буржуазно-либеральном направлении, постепенно приближаясь к
позиции правого крыла партии кадетов Решительно отвергая революцию, К. видел
свой политический идеал в буржуазном государстве с представительным правлением
и сотрудничеством всех классов". Думаю, что Василий Осипович согласился бы
с такой оценкой. Однако открыто подержать Партию народной свободы и её лидера
П. Н. Милюкова (в своё время он был научным руководителем его магистерской
диссертации в Московском университете) он смог с выходом в отставку в 1906 г. (в 65 лет как
требовали тогдашние российские нормы государственной службы, причём в учебных
заведениях они соблюдались неукоснительно). Одновременно он отказался от звания
члена Государственно Совета и отклонил предложение поучаствовать в деятельности
Предсоборного Присутствия Православной Российской Церкви. Первое он мотивировал
тем, что не находил участие в Совете "достаточно независимым для
свободного обсуждения возникающих вопросов государственной жизни". Что же касается
второго, то как связанный с указанной церковью своим происхождением и
профессорскими трудами, он, опять же, будучи беспристрастным историком, как
никто другой понимал, что она в России давно утратила какую-либо серьёзную
историческую перспективу, так что предлагать в ней что-то реформировать есть
попросту пустая трата времени.
О трудах Ключевского в МДА нужно
сказать особо. Начало им было положено в 1871 г. после защиты им магистерской
диссертации (не в западном или же в современном российском значении этого
слова, поскольку по своему уровню и формату она соответствовала нынешней
докторской) "Древнерусские жития святых как исторический источник", в
ходе подготовки которой им было написано шесть самостоятельных исследований,
выявивших феномен того, что в дальнейшем в отечественной исторической науке
получит название политической канонизации. Этот труд был высоко оценен одним из
отцов отечественной церковно-исторической науки и славянской филологии
Александром Васильевичем Горским (1812-1875), в то время
профессором-протоиереем и ректором МДА (в 1864-1875 гг.), по всеобщему
признанию, самым выдающимся её возглавителем за всю её историю. В академии
тогда действовал "либеральный" устав 1869 г., дававший
профессорской корпорации известную автономию. Так что занятие Ключевским в ней
кафедры русской гражданской истории могло состояться не иначе как по избранию
академического совета. Такого же избрания Ключевский был затем удостоен дважды
после 25-летней выслуги и затем ещё через 5 лет. Таким образом, его служба в
МДА была максимальна по времени продолжительности по тогдашним нормам – 35 лет.
В советские годы Ключевский, как
это ни покажется странным, не был подвергнут шельмованию и исключению из
научного дискурса. Видимо, то обстоятельство, что его "Курс"
завершался реформами Александра II (таким образом, т.н. "пролетарский"
этап "революционно-освободительного движения" никак в нём не
затрагивался) позволил ему остаться в отечественной историографии с ярлыком
"буржуазного историка". Кроме того, творцам пресловутой "истории
Новейшего времени", начатого ими с мифического залпа "Авроры"
(удивительное дело, но этим дурацким термином - "Новейшее время" в
российской исторической науке пользуются до сих пор) вполне импонировало то,
что, как написано в БСЭ: "Курс К. – единственная в русской буржуазной
историографии попытка путём постановки основных (по мысли К.) теоретических
проблем экономической, общественной и культурной жизни проследить процесс
исторического развития России и обосновать общие закономерности развития народа
и общества". Понятно, что затем следовала "критика буржуазной ограниченности"
историософии Ключевского и давалась "единственная верная"
марксистско-ленинская интерпретация истории нашей страны, которая должна была
завершиться прямо-таки эсхатологическим торжеством коммунизма. Но как бы то ни
было, собрание сочинений Ключевского в послесталинские годы издавалось дважды
(в 8-ми тт. в 1956-59 и в 9-ти тт. в 1987-90 гг.), а теперь они доступны и в
мировой сети.
В свою очередь память великого
земляка уже в постсоветские годы почтили в Пензе, учредив его мемориальный
музей в 1991 г.
и открыв ему памятник на одной из центральных площадей города в 2008 году.
Но вернёмся к нашим дням. Итак,
почему же при всей склонности в России к разного рода юбилеям, о её крупнейшем
историке вдруг "забыли" в связи со 100-летием со дня его кончины?
Ответ на этот вопрос следует
искать у самого Василия Осиповича, соотнося его известные суждения с нынешней
российской идеологической конъюнктурой, причём не только с кремлёвской и
патриархийной. Особо подчеркну, что я имею здесь в виду отнюдь не историческое
мифотворчество. Мифы, как известно, во-первых, имеют под собой вполне
историческую основу. Во-вторых, будучи лишь некритически воспринимаемыми на
уровне идеологем "сказаниями", они вовсе не исключают критической
оценки лежащих за ними реальных событий. Так было в своё время и с римской
имперской мифологией. Так обстоит дело и с бытующими теперь национальными
мифологиями (там, где они есть), например, с американской. Впрочем, в России о
своей национальной мифологии "откуда пошла есть Русская земля" не слишком
любят вспоминать. Борьба с "норманической теорией" происхождения
Древнерусского государства началась, как известно, за столетие с лишним до
появления сталинского "патриотизма". Впрочем, то, что теперь пытаются
проделать с отечественной историей как гражданской, так и церковной,
мифотворчеством назвать никак нельзя. Исторические мифы исторически же и
складываются. Их нельзя вывести из ангажированного "интеллектуального
штурма" будь-то на совещании у Суркова, будь-то в приёмной Анатолия
Чубайса или же Илариона Алфеева. То, с чем нам теперь приходится иметь дело, –
не более чем блефы, рассчитанные на не шибко исторически грамотную публику,
идёт ли речь о чубайсовской "либеральной империи" или о дугинских
"евразийстве" и "традиционализме" или же, наконец, о
гундяевской "триединой Руси", недавно презентованной на Васильевском
спуске. Понятное дело, что обращение к трезвому "Курсу лекций"
Ключевского заставит серьёзно усомниться в исторической правомерности указанных
выше, равно как и прочих сиюминутных идеологем, озвучиваемых теперь в
российском медийном пространстве.
Однако, думаю, дело не только в
этом. В отечественной практике исторического образования, как известно,
обязательным требованием к любой научной работе (или, что куда чаще бывает,
имеющей видимость таковой) является наличие в ней выводов. Какие же выводы
делает Василий Осипович из своих штудий отечественной истории как гражданской,
так и церковной? Приведу только два из них, представляющихся мне наиболее
актуальными теперь, облечённых Ключевским в форму его знаменитых афоризмов.
Первый из них гласит: "В
России нет средних талантов, простых мастеров, а есть одинокие гении и миллионы
никуда не годных людей. Гении ничего не могут сделать, потому что не имеют
подмастерьев, а с миллионами ничего нельзя сделать, потому что у них нет
мастеров. Первые бесполезны, потому что их слишком мало; вторые беспомощны,
потому что их слишком много". Этот диагноз спустя шесть лет после кончины
Ключевского стал приговором, когда Александр Вертинский запел о "бездарной
стране" в связи с начавшимися в ней тогда и нескончаемыми даже до днесь
"безобразиями", если следовать терминологии того же романса. И хотя
последние можно, конечно, описывать исторически, однако говорить о
"процессе исторического развития России" после октября 1917 г. более чем
проблематично.
Второй афоризм таков: "Наше
сочувствие религиозной старине не нравственное, а только художественное: мы
только любуемся ее чувствами, не разделяя их, как сладострастные старики
любуются молоденькими девицами, не будучи в состоянии любить их". Эта
мысль великого историка рождает, пожалуй, куда больше раздумий, причём не
только в связи с его временем, но и с нашими днями. Строго говоря, она теперь
может быть адресована всему христианскому сообществу при всем его конфессиональном
разнообразии. Понятно, что под "религиозной стариной" здесь никак не
придётся иметь в виду апостольскую древность, от которой отрыв произошёл ещё в
IV в. в связи со срастанием церкви с Римским государством и утверждением в ней
во многом некогерентной Апостольскому Преданию ортодоксии. Понятно, что Василий
Осипович имел в виду не это, а уже средневековую модель общественной жизни с
церковным декорумом, которая и была в своё время заимствована и нашей страной.
Что ж, в этом случае говорить можно было бы о многом, даже об очень многом.
Можно было бы, например, покивать в сторону нынешних воздыхателей о
"традиционных ценностях", весьма, впрочем, эклектичных в их выборе,
при том, что они вполне комфортно существуют себе в столь публично
"ненавидимом" ими постмодернистском контексте, не забывая, конечно, о
маленьких и не очень радостях консюмеризма. Однако в РПЦ, если рассматривать её
как преемницу, понятно, не как каноническую, а лишь как культурную исторической
Российской церкви, ситуация выглядит куда комичнее. Она остаётся едва ли не
единственной теперь исторической церковью, где богослужение совершается на
полностью мёртвом и давным-давно уже никому не понятном языке, наличие которого
оправдывается исключительно эстетическими соображениями. Это как в опере, поющейся,
скажем, на итальянском, слушатели, не зная языка, наслаждаются звуками музыки и
красивыми, хотя и непонятными им словами. Но итальянский язык хотя бы можно
выучить. Церковнославянский язык как язык искусственный, созданный для
калькирования разновременных и разносмысленных греческих форм, в полной мере
выучить невозможно, поелику никому и никогда, как в своё время заметил
замечательный историк и тонкий лингвист Г. П. Федотов, мыслить на нём не
удавалось.
Повторюсь: ряд примеров,
порождаемый приведённой выше мыслью Ключевского, можно продолжать, и довольно долго. Но я,
пожалуй, остановлюсь на этом, чтобы выразить робкую надежду, что исторические
уроки Ключевского ещё пригодятся России и Церкви Российской (точнее, тому, что
от неё останется), чтобы согласно ещё одному его на этот раз уже
оптимистическому тезису всё-таки суметь убрать последствия их прошлого, от себя
добавлю - давнего и не очень.
Портал «Кредо.Ру»
