Никита Голейзовский: У знаменитого иконописца Дионисия был сын Феодосий, тоже крупный иконописец. В приходной книге Волоколамского монастыря имеется запись о том, что в начале XVI века Феодосий передал монастырю несколько икон "Рублева письма Андреева цена двадцать рублев". Настоятель монастыря, преподобный Иосиф Волоцкий, был в то время в ссоре с последним Волоцким князем Федором Борисовичем: подписал завещание князя Ивана Борисовича, родного брата Федора, по которому вся его земля отошла не Федору, а великому князю Ивану III. Иосиф с тех пор подружился с Иваном III, но приобрел злейшего врага в лице Федора, которому принадлежал и Волоколамск, и находившийся в 20 км от него монастырь. И тот стал мстить - наезжал туда и отбирал у монахов дорогие книги с миниатюрами и иконы. До нас дошло послание Иосифа другу детства, волоцкому вотчиннику Кутузову, где про это говорится. "А однажды, - пишет Иосиф, - он забрал иконы Рублева письма Андреева, что поставил у меня Феодосий". Те самые иконы. Однако в конце жизни Иосиф с Федором примирились. Произошла их встреча, о которой известно со слов ее очевидца, ученика Иосифа Саввы Черного, который описал ее в своем "Житии Иосифа Волоцкого". Он пишет: в знак примирения Иосиф подарил Федору "иконы Рублева письма и Дионисиева". Не исключено, что Иосиф символически подарил Федору как раз те иконы, которые тот ранее сам и отобрал у монастыря.

В 1513 году Федор умер, детей у него не было, эти иконы перешли к его вдове, Анне Шуйской. А в 1519 году Анна уехала к себе на родину, в Суздаль, и там, в суздальском Покровском женском монастыре, постриглась в монахини под именем старицы Александры. И передала туда деньги и ...иконы работы Рублева и Дионисия, о чем также имеется запись в монастырской приходной книге! Внутри этого монастыря нет ни одной церкви, которая не была бы ограблена при большевиках, но еще до революции, в 1914 году, по распоряжению Николая II более 200 икон, находившихся в суздальском Покровском монастыре, включая работы Рублева и Дионисия, были переданы в Русский музей, о чем в том же году написал московский художественный журнал "София". И с тех пор хранятся там в запасниках, в отдельном дубовом шкафу, который был изготовлен специально для этой цели.

Известия: Никита Касьянович, почему же вы об этом так долго молчали?

Голейзовский: А я не молчал. В том же 1993-м я привез в Русский музей на экскурсию студентов и в зале древнерусского искусства поведал им эту историю. По музею пошла волна, меня попросили сделать об этом сообщение. Зато был допущен в святая святых, сам увидел эти суздальские иконы, держал их в руках. Четыре из них были к тому времени уже расчищены и находились в основной экспозиции музея. Первоклассные, очень древние и в отличном состоянии. Но - не Рублева и не Дионисия. Значит, то, о чем мы все мечтаем, еще там, в этом дубовом шкафу.

Известия: Странно, что на этом все закончилось.

Голейзовский: Вспомните, что это за год был - конституционный кризис, расстрел Белого дома... До икон ли было? Расчистить древнюю икону - дело очень затратное. Сейчас для этого самое время - когда страна в поисках духовных опор, наконец, обратилась к своему прошлому. Кроме того, прежде чем искать, неплохо бы получше узнать, как может выглядеть то, что ты собираешься найти.

Известия: Кстати, "насчет выглядеть". На выставке "Андрей Рублев. Подвиг иконописания" в Третьяковке, я купила солидный фолиант, где один из искусствоведов как раз и обвиняет вас в игнорировании "художественных признаков" письма Рублева, которые описал Грабарь.

Голейзовский: Эти упреки я слышу давно. Поэтому специально исследовал, на какие данные он при этом опирался. Ведь из достоверных работ Рублева науке до сих пор известны только владимирские и звенигородские фрески. Но Грабарь убедил коллег, что в древности иконостасы всегда создавались одновременно с фресками и теми же мастерами, что противоречит многим архивным источникам.

Известия: Но после Грабаря уже почти сто лет прошло - куда ж искусствоведы все это время смотрели?

Голейзовский: Сначала ему искренне поверили. Время было такое, все были захвачены романтикой открытий, библиотеку Ивана Грозного искали... А потом эти "художественные признаки" вдалбливались молодежи почти 100 лет, и на всех экзаменах про них спрашивали. Да я и сам вначале был твердо убежден, что Грабарь абсолютно прав. Но факты перевесили.

Известия: Каковы эти факты?

Голейзовский: В начале 1980-х открылись летописные свидетельства того, что благовещенский иконостас, кем бы он ни был написан, в действительности сгорел в пожаре 1547 года. Тогда же, то есть через 120 лет после смерти Рублева, он был воссоздан псковскими и новгородскими мастерами "по древним образцам" и только в таком виде дошел до нас. Об этом Грабарь не знал. Как не знал и о том, что владимирский иконостас на самом деле происходит из московского Успенского собора, что он был создан знаменитым Дионисием совместно с попом Тимофеем, Ярцом и Коней в 1479 году, то есть через 52 года после смерти Рублева. До 1653 года находился в Москве, затем был разобран (и заменен другим, существующим поныне), перевезен во Владимир и между 1679 и 1683 годами установлен в местном Успенском соборе. До нас дошли детальные описания этого иконостаса и в московских, и во владимирских описях: в Москве их "сдали", во Владимире - "приняли", оба описания полностью совпадают вплоть до материала окладов икон каждого яруса. Во Владимире он простоял до 1771 года, когда его тоже заменили более современным, барочным. Тогда же наиболее сохранные "отставленные" иконы приобрели для своего храма крестьяне села Васильев-ского Шуйского уезда, откуда этот "Васильевский чин" был по указу Совнаркома в 1923 году вывезен в Москву. Там иконы расчистили, с тех пор они - с подачи Грабаря - экспонируются как произведения Рублева.

Известия: А как же наследие Рублева? "Троица" - под сомнением, теперь вот "Васильевский чин"...

Голейзовский: История рублевского наследия только начинается. Его художественный почерк нам поможет установить Феофан Грек. В 1405 году он подбирал сотрудников для своей последней работы в Москве, над фресками Благовещенского собора, наиболее созвучных себе по живописной манере. И привлек к этой работе не Даниила Черного, учителя Рублева, а самого Андрея. Именно Андрею и своему духовнику, старцу Прохору, он доверил выполнение самых ответственных участков росписи - тех, что мы видим перед собой, входя под своды храма. Это меняет наши представления о "художественных признаках" рублевской живописи. Потому что означает, что не Даниил Черный, а Андрей Рублев явился истинным преемником и продолжателем мистических традиций Феофана.

Грабарь и его последователи сделали из него ретрограда, писавшего присмиренные образа, а Рублев был новатор. Это он провел реформу русской живописи, которую начал Феофан. Он русифицировал феофановские приемы, смягчил его манеру. У Феофана явно остается византийский тип человека, все же рублевские типы - русские. Его новаторство видно по фрескам во Владимире, которые до нас дошли, особенно - на черно-белых репродукциях в том альбоме, который издала Третьяковка к последней "рублевской" выставке. Там эти размашистые блики на лицах, которые пришли явно от Феофана, которые большинство искусствоведов приписывает Даниилу Черному. Но тогда почему не Даниила пригласил к себе работать Феофан, а Андрея? Нет, все эти "феофановские" фрески, которые мы видим на стенах владимирского собора, это конечно же Рублев, об этом я хочу прокричать.

Надо наши представления пересматривать, перерабатывать заново. И всю многочисленную литературу о Рублеве, которая выходила со времен Грабаря, - если ее сложить стопкой, сооруженьице получится повыше Успенского собора - порубить в капусту и пустить на новую бумагу. А иконы руки Рублева существуют, я уверен. Мы просто плохо их искали.

   "Известия"