Образы Апокалипсиса сопровождают по жизни каждого человека. Всем известно, что снятие седьмой печати якобы означает наступление конца. Уточним: суды начинаются, но это еще не конец. Печати сняты, и последние суды готовы свершиться.

     Но среди воцарившегося безмолвия может прозвучать покаянный голос человека. Пауза перед концом это еще один шанс обратиться к Богу.

     В 1957 г. Ингмар Бергман снял фильм-шедевр «Седьмая печать», посвященный теме смерти и подготовки человека к этому страшному и итоговому событию жизни. Рыцарь Антониус Блум возвращается после долгих лет крестовых походов на родину. Но их встречают опустошенные чумой селения, мрачные лица выживших, тяжелый воздух отчаяния. Вокруг царит смерть, рыцарь же ищет следы Бога. Герои фильма умирают от страха еще при жизни, вместо того, чтобы наполнить последние минуты (а кто знает, сколько их осталось!) особым смыслом, радостью, полнотой чувств. Ожидание конца превращает жизнь в смерть задолго до того, как она наступит во всей своей власти и буквальности.

     За пятьдесят лет после выхода в свет «Седьмой печати» мир радикально изменился. Человечество окончательно справилось с апокалиптическими страхами и пытается самостоятельно программировать сценарии будущего.

     В сегодняшнем безмолвии мы не услышим тревожных голосов. Напротив, говорят о мире и безопасности. По данным «Левада-Центра» россиян, довольных жизнью, становится все больше и сегодня их уже около 72 %. Политику государства одобряют и все 80 %. А между тем с нами происходит что-то очень страшное, тем более страшное, что мы даже не можем трезво оценить, признаться себе в этом, искренне ужаснуться. «Жизнь в гламуре» исключает эсхатологические фобии.

     Во все века – и в средневековой, и в новоевропейской, и в советской культуре – люди ждали конца света, и в этом страхе исповедовали условность, видимость временного, земного порядка. За последние пятнадцать лет, прошедших после крушения советской империи (еще одного «великого Вавилона»), наши соотечественники совершенно забыли о грядущей вселенской катастрофе, наивно полагая, что status quo удастся сохранять вечно, что запасы «хлеба и зрелищ» не истощимы.

     Пытаясь переиграть предсказанный апостолом Иоанном сценарий будущего, человек пишет свою историю и творит свой мир. Он изменил не только окружающий мир, создав искусственную природу, но и свое естество сделал искусственным. Как говорил Клайв Льюис, «человек отменяется» – его природа настолько радикально изменена, что он перестает быть человеком, убивает в себе образ Божий. Операции по смене пола, легализация однополых браков, клонирование, не говоря уже о создании особой компьютерной реальности, окончательно изменяют сотворенный мир и человека.

     Умирает не только человек как уникальное творение Божье, исчезает свободная и ответственная личность — субъект принятия решений.

     Развязаны самоубийственные силы и человек уничтожает себя. Смертность человека это не итог жизненной философии, но аксиома, с которой подрастающее поколение выходит в мир. Сегодня не нужно быть Альбером Камю, чтобы с детства знать основной вопрос философии – «Стоит ли жизнь того, чтобы жить»? При этом смерть воспринимается спокойно и безразлично. Смерть не страшна, потому что жизнь обесценена. Жизнь и смерть закамуфлированы, их образы изменены до неузнаваемости.

     Мир СМИ и Интернета отфильтровывает тревожную информацию, морализаторство и «вечные вопросы». Перестать говорить о Боге и вечности – это способ освободиться от пугающей темы. В безмолвии может показаться, что кроме нас никого нет. Однако свобода от Бога оборачивается ужасающей пустотой и хаосом.

     Умберто Эко воспроизводит жизнь современного человека, когда начинает свой роман играясь: для спасения от вечности необходимо, чтобы бытие существовало как попало, кстати и некстати – без правил, абсолютов и Бога; а заканчивает трагически: «Я умираю от того, что мы оказались свободнее любых допустимых пределов» .

     Распад единства мира, привычной общей картины, нарастающий хаос очевидны для многих пытливых умов. Так набоковский Цинциннат тщетно пытался переспорить свой страх и робко радовался пробуждению, признаки коего сказывались в «какой-то общей неустойчивости», в «каком-то пороке всего зримого» . И, несмотря на то, что солнце выглядело правдоподобно, «мир еще держался», а «вещи еще соблюдали наружное приличие», герой приходит к головокружительному откровению: драма заигравшихся людей скоро будет закончена и настанет настоящая жизнь, разоблачение актеров, справедливый суд.

     Безмолвие на небе это последний шанс для человека изменить свою судьбу. Личная эсхатология может быть обратимой, покаяние человека спасает от, казалось бы, неминуемой гибели.

     Безмолвие на небе это и призыв к тем, кто верит и в своей вере разделяет тревогу за обреченное человечество. Современный богослов Юрген Мольтман утверждает, что будущее спасение и будущая катастрофа никогда не предстают как заранее предопределенные факты, христианское богословие есть «богословие надежды». Если верующее меньшинство поручится за Бога перед миром и за мир перед Богом, то увидит, что не только ночь расстилается над миром, поэтому «Нужно напрячь чувства в ожидании грядущего утра» . Верующий человек всегда с надеждой и ответственностью смотрит в будущее.

     Седьмая печать подводит итог истории мира и переворачивает последнюю страницу. Воцарившееся безмолвие на небе – это милость и долготерпение Бога к человеку. Бог ждет от человека решения, ответа, человек же оказывается нем. Этим и страшно безмолвие как последний упущенный шанс.

     Главными действующими лицами Апокалипсиса оказываются не всадники и ангелы, но человек и Бог. Средь шумного пира во время чумы, когда так много веселой музыки и пустых разговоров, наступает пугающая тишина. В безмолвии каждая личность предоставлена лишь себе и Всевышнему. Что скажется человек, скажет ли?

Михаил Черенков,

«Baznica.info»