Юбилей славянской письменности – это действительное время её существования, но и тайна, тайна рождения. В ранних сказаниях говорится, что буквы для славянского письма явились Константину Философу (Кириллу) чудом.
Юбилей славянской письменности – это действительное время её существования, но и тайна, тайна рождения. В ранних сказаниях говорится, что буквы для славянского письма явились Константину Философу (Кириллу) чудом. В этом, конечно, иносказательное противопоставление славянской азбуки прежним, которые имели протяжённую историю становления и распространения. Однако – если без чуда, – то мы не ведаем точно: когда именно, где, в какой постепенности или полноте разрабатывалась славянская письменность Кириллом и Мефодием, создавались переводы на неё Священного Писания и богослужебных текстов. И какая из кирилло-мефодиевских азбук была создана раньше – кириллица или глаголица? И какая из них кем из братьев? Это вопросы, на которые учёные ищут ответы.
Однако на эти трудные вопросы есть простые ответы. Братья трудились на просветительской славянской ниве вместе. Из двух азбук утвердилась кириллица. На ней и пишем. История же письменности, ставшей национальным достоянием Болгарии и Сербии, а затем Руси, началась в иной стране – в Моравии. И это достоверно. С этого начнём и мы.
Итак, незадолго до 863 года в Константинополь прибывает посольство от правителя Великой Моравии князя Ростислава. Послание его к византийскому императору Михаилу III передано в «Пространном житии Кирилла» следующими словами: «Хоть и отвергли люди наше язычество и придерживаются христианского закона, нет у нас такого учителя, который растолковал бы на языке нашем христианскую веру, чтобы и другие страны, на нас глядючи, уподобились нам. Пошли нам, владыка, такого учителя и епископа, ибо от вас во все страны исходит добрый закон».
Обратим внимание, как в послании Ростислава прозревается грядущая – высокая и трагическая – судьба просветительской миссии Кирилла и Мефодия в Моравии. Князь сообщает, что «люди наши придерживаются христианского закона», но лишены проповедника, который «растолковал бы» славянам на их языке христианскую веру. За этими словами стоят реальные обстоятельства. В Великой Моравии принято христианство. Оно проникло в страну стараниями миссионеров Римской Церкви при поддержке немецких государей. Моравия вошла в сферу церковного влияния архиепископа Зальцбургского и подчинённых ему епископов. На государственном уровне этому способствовал тогда правитель Восточно-франкского королевства Людвиг II Немецкий. Итак, служба в храмах идёт на латыни. Проповедь, вероятнее всего,– на немецком языке, не чужого для местных славян – ввиду их плотного и давнего соседства с германскими племенами. Но всё же это не «толкование» на родном, всеобщем для моравских славян языке. Здесь – поднятая князем Ростиславом проблема христианского просвещения: проблема познания веры и языка веры, книжности.
Объяснив такое положение, Ростислав просит прислать «учителя и епископа». То есть – церковного владыку от Константинопольской Церкви, который мог бы свободно проповедовать, «толковать» на славянском языке. Но это с неизбежностью значит, что римско-немецкий епископат будет утеснён в моравских землях. И не только в плане духовного влияния, но и в материальном – в сборе разнообразных церковных податей. А это конфликт!
Как же отвечают византийские властители на просьбу Ростислава? Они посылают в Великую Моравию братьев Константина и Мефодия. Константин – священник, но не монах. Мефодий – монах, но не священник, что называется, простой инок. Ни того, ни другого перед отправлением с просветительской миссией к моравлянам не возводят в монашеско-владычную степень епископа. И это – непреложный факт. В «Повести о Мефодии», составленной, по-видимому, его учеником, сказано, что «рукоположил блаженного Мефодия в священники» Папа Римский Адриан II в 868 году. И в той же «Повести» сообщается, что когда Мефодий (в миру Михаил) оставил весьма своё успешное военно-административное поприще и стал иноком, то, «приметив славный его подвиг на пути Божьем, кесарь и патриарх предложили ему стать архиепископом достойного места». Он отказался.
И понятно, что монах Мефодий отнюдь не «прост». Равно как и младший брат его Константин, прозванный Философом, – был признан не только как искушённый книжник, но и высоко оценён как успешный исполнитель религиозно-дипломатических миссий в Багдадском халифате и Хазарии. Вот каких людей отправили из Константинополя в Моравию!
«Толковать» Писание и богослужение братья могли на славянском языке безусловно. Но не имея епископского сана, они не могли рукополагать воспитанников ни в священники, ни в дьяконы. Совершать богослужение мог только Константин (Мефодий – только помогать ему как чтец, псаломщик). Они могли учить. Что и делали. По сообщению житий, ученики, порученные братьям князем Ростиславом, усваивали «весь церковный чин». То есть готовились в дьяконы и священники.
Насколько заметен был труд миссии? Богослужение вообще, и славянское в частности, ограничивалось возможностями одного Константина. Но и эта толика возмутила римско-немецких епископов. Тем более что велась славянско-просветительская работа под патронатом владетельного князя. Здесь была уже политика!
А что есть политика того времени? Распри и союзы, союзы и распри. Есть христианский Запад и христианский Восток. Есть «Священная Римская империя» (с 800 года), есть Империя ромеев – Византия (с IV века). Римский апостольский престол освящает одну, Константинопольская патриархия – другую. Есть потенциальное противостояние – не война, но и не мир. Есть наступательные арабы в самом что ни на есть средоточии христианского мира – Средиземноморье. Но война с ними не только объединяет, но и противопоставляет христианский Запад и Восток: кто будет властвовать над защищёнными землями?
Церковный мир пока что един. Хотя к 867 году был на грани раскола. Но – со сменой власти в Византии – это событие, вселенская схизма, отложилось на двести лет. Между Константинополем и Римом идёт активный замирительный диалог. В этом парадоксальном, калейдоскопическом мире и действуют Константин и Мефодий. Согласно значимому названию букв созданной ими письменности, их мирские и иноческие имена начинаются с «како» и «мыслете». Как же мыслили в этих обстоятельствах Солунские братья?
«Пробыв в Моравии сорок месяцев, пошёл Константин освятить учеников своих», – гласит «Пространное житие Кирилла». По другим сведениям, папа Римский Николай I, «узнав о мужах сих», Константине и Мефодии, «послал за ними, … пожелав узнать их, словно ангелов Божьих» («Повесть о Мефодии»). Так или иначе – по призыву или без – Солунские братья с учениками отправились в Рим, а не в родной по сути Константинополь (где в это время, отметим, был смещён с патриаршества их покровитель и вдохновитель Фотий). Тут никак нельзя забывать, что просветительствовали братья на землях, окормляемых Римской Церковью. К Папе, конечно же, поступали сетования немецких епископов на славянское самовольство. И Константин, и Мефодий, люди «непростые», младший из братьев к тому же был опытным дипломатом, двинулись навстречу неприятностям.
По дороге им сопутствовала удача – они были радушно приняты князем Коцелом, правителем Блатенского княжества в Паннонии, и завели там новых учеников; и испытание – в Венеции им устроили жёсткий диспут о правомочности богослужения на славянском языке. В Риме их принимает Папа Римский – преемник Николая I, Адриан II. Историки давно и согласно удивляются тому, что этот понтифик «с совершенно несвойственной ему решительностью тотчас же принял под свою высокую защиту богослужение на славянском языке и славянские книги» (В.А.Истрин. 1100 лет славянской азбуки. М.,1963). «Освятил он учение их, положив Евангелие славянское в алтаре святого апостола Петра и рукоположил блаженного Мефодия в священники» («Повесть о Мефодии»), а также посвятил учеников Солунских братьев в священники и дьяконы. Число таковых было, видимо, совсем невелико. Но – в Риме служили литургию на славянском! Триумф поистине.
Но в Риме тяжело заболевает и умирает Константин, принявший иноческое имя Кирилл. Мефодий остаётся один. Перед смертью Кирилл завещал ему «не оставлять учительства». Часто это толкуют как духовное указание продолжить миссию в Моравии. Но таких прямых слов в житиях нет. Может быть, это было решение самого Мефодия. Причём – не скорое. В путь осиротевший духовно старший брат отправится в следующем году.
В полном согласии с фактами историк В.А.Истрин отмечает такую особенность в судьбе Солунских братьев: «Младшему всегда и всё удавалось… Старший брат, если и достигал чего-либо, то лишь в результате тяжёлых трудов и мучительных испытаний». И далее: «При жизни Константина неизменный, превосходящий любые ожидания успех сопутствовал всем предприятиям братьев. Со смертью талантливого брата для скромного, но самоотверженного и честного Мефодия начинается мучительный, поистине крестный путь, усеянный казалось бы непреодолимыми препятствиями, опасностями и неудачами. Но одинокий Мефодий упрямо, ни в чём не уступая врагам, проходит этот путь до самого конца.
Правда, на пороге этого пути Мефодий сравнительно легко достигает нового большого успеха. Но успех этот тотчас же порождает ещё бóльшую бурю гнева и сопротивления в стане врагов славянской письменности и культуры.
По пути из Рима в Моравию Мефодий навещает своего недавно обретённого друга князя Коцела… Узнав о победе, одержанной братьями в Риме, Коцел советует Мефодию попытаться получить от Папы ещё одну важную уступку. Ведь Мефодия посвятили в Риме в простые священники, а его главный враг имеет сан архиепископа Зальцбургского. Под силу ли будет священнику бороться с архиепископом?
Убеждённый этими доводами, Мефодий возвращается в Рим. Папа Адриан благосклонно и милостиво встречает новую просьбу Мефодия. Он посвящает Мефодия в высокий сан архиепископа Моравии и Паннонии. Очень возможно, что, кроме благодарности за оказанную ему братьями услугу, на решение Папы повлияли также и очередные тревожные события в Болгарии. Искусно игравший на соперничестве Византии и Рима болгарский князь Борис в 870 году внезапно порвал с Римом и вновь признал главенство византийского патриарха. А потеря Болгарии, естественно, побуждала Папу к всемерному укреплению его отношений со славянами Моравии и Паннонии.
Окрылённый этим новым успехом, Мефодий возвращается к Коцелу. При неизменной помощи князя он развёртывает вместе с учениками большую и кипучую работу по распространению славянского богослужения, письменности и книг в Блатенском княжестве и в соседней Моравии.
Мефодий даже не подозревает, что именно сейчас и начинается самая трудная часть его жизненного пути».
Судьба славяно-христианской Моравской миссии не могла не разделять судьбу самой Великой Моравии. Король Людвиг Немецкий стремился её подчинить. В этой борьбе был пленён, ослеплён и умер в темнице немецкого монастыря князь Ростислав. Архиепископ Мефодий был обвинён в ереси и судим немецкими епископами, несколько лет провёл в заточении. Освобождён был по требованию папского престола (всё-таки – ставленник Рима!). Но славянское богослужение и проповедь Слова Божьего, переведённого на славянский, то запрещались, то разрешались, то ограничивались.
Мефодий скончался в Велеграде в 885 году, в правление князя Святополка, который относился к просветительскому подвигу Моравской миссии в лучшем случае равнодушно, а скорее даже – надменно.
«Положение славянской партии в Моравии, по смерти архиепископа Мефодия, представляется в следующем виде, – резюмирует исследователь «кирилло-мефодиевского вопроса» Ф.И.Успенский. – Она была сильна своею численностью, но не влиянием: до 200 священников оставил Мефодий в своей епархии. Чтобы положить конец борьбе партий, Святополк сделал такое постановление, по которому несогласные с учением немецкого духовенства лишались покровительства законов». Одних продали в рабство. Других «воины вывели из города, раздели и тащили по дороге обнажёнными, мечами и копьями ударяли их по плечам и по бёдрам. Отведши далеко за город, оставили их там, а сами пошли в обратный путь».
«Изгнанные из Моравии ученики Мефодия направляются в Болгарию. Они надеялись найти в ней успокоение, окольными путями пробирались туда, стараясь избегать людей, терпя недостаток в пище и одежде; в случае опасности расходились по разным местам, по Божьему изволению, чтобы больше стран окрестных просветилось светом Евангелия. В Болгарии они были представлены князю Борису и с радостью приняты им. Сюда пересажена была из Моравии начальная славянская литература, впоследствии принесшая в Болгарии успешный плод», – заключает Успенский.
Давно замечено, что история новообращённых в христианство народов, новых национальных христианских Церквей проходит те же этапы, что и Христова проповедь. Свои чудеса и свои гефсиманские сады, голгофы и воскресения. Это можно отнести и к миссии Кирилла и Мефодия. Пережив свою голгофу в Моравии, она возродилась в Болгарии. Но ученикам Солунских братьев пришлось восстанавливать сделанные учителями переводы (в самой Моравии от письменного наследия Кирилла и Мефодия и следов не осталось). Чрезвычайно важным оказалось, что делу славянского богослужения и книжности способствовали правители Болгарии Борис и Симеон. О национальной книжности, учёности как государевом и государственном деле в IХ–ХI столетиях в Болгарии и затем на Руси так писал в посвящённой русской культуре работе академик А.М.Панченко:
«Константинополь и Рим, два культурных центра тогдашней Европы, допуская использование национальных языков (lingua vulgaris) в апостольских, миссионерских целях, отказывались признать их литургическое равноправие с греческим и латынью. А литургическое достоинство – это достоинство и культурное. Равноправие надо было завоевать, надо было добиться очевидных, бесспорных успехов в создании молодой славянской литературы. Отсюда – особая, первенствующая роль словесности и у болгар, и у сербов, и в Киевской Руси. Отсюда – участие в сеянии и жатве словесной нивы не только профессиональных книжников, иноков, пастырей и архипастырей, но и членов княжеской семьи.
Так было в Болгарии, так было и на Руси. Ярослав Мудрый «любим бе книгам, и многы написав, положи в Святей Софьи церкви, юже созда сам». Потомки Ярослава Мудрого прославились как меценаты, библиофилы и писатели. Владимир Всеволодович Мономах сочинил «Поучение»; владел пером и его внук Андрей Боголюбский. Литература не была делом исключительно церковным. Она была делом и государственным.
Из этого ясно, насколько ответственной представлялась славянской интеллигенции первых поколений разработка фундаментальных аксиом, касающихся книги.
Митрополит Киевский Иларион (первый восточный славянин по крови и языку, занявший киевскую кафедру), а за сто с лишком лет до него болгарин Черноризец Храбр протестовали против культурного самодовольства греков и римлян, против чьей-либо мегаломании, против претензий на интеллектуальную и духовную исключительность. Египтяне, писал Храбр, превзошли остальные народы в геометрии; персы, халдеи, ассирийцы отличились в астрономии и медицине; иудеям дано Писание; еллинам – способности к грамматике, риторике, «внешней» философии. Как при вавилонском столпотворении были разделены языки, так «размешаны» и национальные дарования, «хитрости». Что же выпало на долю славян?
На их долю выпали письмена, буквы, а значит – и литература. У южных и восточных славян есть общая и поразительная черта – отсутствие периода ученичества. Они пропустили этот период, обошлись без приготовительного класса в школе словесности. Первое поколение болгарских писателей, волею исторических судеб призванное сохранить и приумножить наследие Кирилла и Мефодия, создало в конце IХ–Х века мощный пласт произведений высокого художественного качества. Оно создало «золотой век» болгарской литературы – «золотой век», которому ничто не предшествовало. Рассуждая о нём, часто произносят слово «чудо», и произносят недаром. Поистине это чудо – совершить скачок из «безбуковного» небытия к самым вершинам словесного искусства. На рубеже Х–ХI столетий чудо повторилось на Руси. Книжной страной она стала при Владимире I Святославиче. Минула лишь четверть века после его кончины, как русская литература произвела на свет подлинный шедевр: «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона, которое по уровню ораторского мастерства сделало бы честь Василию Великому и Иоанну Златоусту».
P.S. Сохранилось послание Собора баварского духовенства Папе Римскому о моравских славянах от 900 года:
«Когда они начали не радеть к христианству да отказались платить государям королям и их чиновникам определённую дань, взялись за оружие и подняли против нас мятеж, то, конечно, как поднявшие оружие, они были обращены в рабство и в силу военного права должны быть и останутся – хотят ли того или нет – подчинёнными нашему царству. Поэтому мы рекомендуем Вам высочайшую осмотрительность и советуем предпочитать уравновешивающие мероприятия, чтобы рабское племя не усиливалось на счёт благородного».
Это писано, как понимаете, после разгрома Мефодиевой Церкви в Моравии. Хотя, возможно, кто-то из учеников Солунских братьев ещё продолжал своё служение – в партизанском, так сказать, плане. «Нерадение к христианству», о котором говорят немецкие епископы, на самом деле – радение к восприятию христианства на родном языке. И ещё – радение к общехристианскому Символу веры, без поздних добавлений.
Но сколь же откровенны баварские «радетели» в своей идеологии обращения славян в рабство! Просто сами по себе возникают ассоциации с идеологией гитлеровской.
Священность национального слова – письменного и устного, исторического и современного – хорошо понималась в годы Великой Отечественной войны.
В начале её, когда вражеские бомбы ещё падали на нашу столицу, был знаменательный случай. Одна из авиабомб угодила в особнячок в начале Пресни. И не взорвалась. Пришли сапёры и обнаружили, что вместо смертоносной начинки в бомбу заложен чешско-русский словарь – далёкий привет от чешских рабочих военного завода, партизан-саботажников. А в том особняке – дом-музей Владимира Ивановича Даля. Словарь стал его экспонатом. Он, конечно, не кириллицей писан: её у чехов отняли в конце IХ века. Но священное письменное братство отозвалось через века.
8 марта 1942 года в газете «Правда» появилось стихотворение Анны Ахматовой «Мужество», датированное 23 февраля того же года, когда фашистов с планами рабовладения только что отбросили от Москвы. Вот оно:
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мёртвыми лечь,
Не горько остаться без крова.
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесём,
И внукам дадим, и от плена спасём –
Навеки!
Сегодня, когда мир кириллицы сузился (ушли Молдова, Туркменистан, Азербайджан, постепенно-планово выходит Узбекистан и, по его примеру, но ещё постепеннее Казахстан), когда «число людей, владеющих русским языком», за последние двадцать лет, по данным Госдумы РФ, уменьшилось с 350 до 270 миллионов, ахматовские строки звучат актуально, злободневно, современно. Особенно последняя, продлённая строка…
В.Лобачёв
("Наука и религия", №05/2013)
